– У нас все-таки больница, а не Театр эстрады, – значительным голосом произнес Барашков. – И больные должны стоять к нам в очередь за лечением, а не за комфортом. А своего нового больного клади на свободное место. И если он не оценит твое лечение – пусть отправляется куда хочет! Значит, ты так лечил и дело совсем не в месте. Но если кто тронет Валентину Николаевну хоть пальцем, будет иметь дело лично со мной! В маленькой палате после операции нам всем с ней будет неудобно. Там одной аппаратуры должно черт знает сколько поместиться. Кстати, горло у тебя не болит? Учти, я ведь, если что – справку от нашего психиатра возьму. И никакая Марья Филипповна тебя не спасет.

«Причем тут горло и психиатр?» – поморщилась Маша. Но насчет аппаратуры Барашков был прав. Не закатить все нужные приборы в маленькую палату.

Барашков вышел. Маша посмотрела на Дорна, а тот – на закрывающуюся за Барашковым дверь.

– Ну и долго ты будешь терпеть этого идиота? – Дорн плюхнулся в то же кресло, где до него сидел Аркадий. Он был ужасно зол. «Ну ничего не могут решить самостоятельно эти бабы». Записка, полученная от Райки, с его адресом и телефоном Аллы, так и стояла у него в глазах. Он злился на женщин вообще и на каждую конкретно – на Мышку, Райку, собственную мать, всю жизнь безвольно терпевшую его отца, и даже на жену Аллу, хотя она-то уж совершенно ни в чем перед ним была не виновата. И даже больную, глухо бившуюся головой об стену во второй палате, он тоже отнес к тем, на кого был ужасно зол.

«И один бог знает, что мне с ними со всеми делать!» – подумал Дорн. Для начала он встал, постоял немного как бы раздумывая, раскачиваясь с носка на пятку в своих прекрасных бежевых мокасинах и вдруг быстро подошел к Маше и, пока она не опомнилась, стал жарко ее целовать.

Юлия Леонидовна в задумчивости стояла у себя в кабинете перед окном. Она видела, как в специально купленных для этой цели резиновых сапогах Азарцев ходит вслед за садовницей по мокрой осенней траве, и та срезает для него последние в этом году хризантемы. Конечно, к ноябрьским праздникам у продавцов с юга опять появятся целые чемоданы этих роскошных белых и желтых шаров с лепестками, загнутыми наподобие птичьих перьев, и с листьями, будто припорошенными ранней изморозью, но это будут уже другие цветы. Московские хризантемы и ниже, и меньше, но более выносливые, крепкие и свежие. Юлия знала, что Азарцев трепетно относится к цветам. Для каждого сезона у него были свои любимые. Она же более всего всегда любила розы. Шикарные, бордовые с толстыми крепкими стеблями, твердыми бутонами, числом чем больше, тем лучше. Она ставила их в огромную напольную вазу и говорила:

– У меня как у примадонны!

Жаль только, что в последнее время ваза часто оставалась пустой. Сама себе покупать цветы Юлия терпеть не могла – что она, старая дева? Кроме того, ей было жалко денег. Все равно что сразу выкинуть в помойку кругленькую сумму.

«Мне приходится все оплачивать своим трудом!» – говорила она дочери, и это было правдой. Помощь Азарцева в основном состояла в том, что он давал ей работу. Правда, в последнее время у Юли образовалась и собственная клиентура, но мечталось ей о другом. Хозяйка! Быть хозяйкой везде и всегда: в чувствах, в доме, на земле, в собственной клинике – вот к чему она стремилась. Но пока до осуществления этих желаний ей было далеко. Она стояла и смотрела, как ее работодатель, ее бывший муж, ходит сейчас в саду в простой брезентовой куртке, будто какой-нибудь дворник, и с улыбкой расспрашивает о чем-то садовницу, подающую ему мокрые от утренней росы хризантемы. Садовница была толстая тетка с красным от ветра лицом и натруженными руками, а она, Юлия, если ее раздеть, словно казалась выточенной из мрамора скульптурой Афродиты, стоящей у входа в клинику. Однако же для толстой тетки-работницы у Азарцева всегда находилось ласковое слово, а для мраморной скульптуры – нет. А раз не было ласковых слов, постели и общих денег, Юля не могла чувствовать себя хозяйкой.

«Поживем – увидим», – мстительно подумала она.

В бывшей родительской даче в углу сада полным ходом шел ремонт. Рабочие уже израсходовали десятки мешков с выравнивающей смесью. Коробки из-под кафеля и сантехники валялись во дворе под старой елью, где когда-то Азарцев похоронил своих птичек. В ход пошли банки с краской и лак. Последние шурупы уже были ввинчены, плинтусы прибиты, лампы прикреплены. Организацией этого процесса тоже занималась Юлия. Азарцев сказал, что не может видеть, как превращается черт знает во что дорогой ему дом, и уклонился от всякого участия в этом деле, ограничившись формальным согласием. На днях гинекологическое отделение можно было уже открывать. Лицензия была получена, Юля позаботилась и о рекламе. Звонки от пациенток уже пошли, оставалось разбить у дверей бутылку шампанского.

«За этим дело не станет, хоть десять!» – сказала она себе весело, однако на сердце у нее скребли кошки.

Юлия кинула в окно прощальный взгляд. Азарцев шел к дому с огромной охапкой цветов. «Хорошо ему! – вдруг со злостью подумала Юлия. – Тащит свой веник и радуется! Ни забот ему, ни тревог! А мне даже цветочка не принесет».

Юлия пошла к Азарцеву в кабинет.

– Ну что, у тебя все готово? – спросила она.

– По части больных – да! – ответил Азарцев. – Ни у кого ничего не отменяется, все относительно здоровы, все изъявили согласие прибыть завтра в клинику. Я уже отдал шоферу список адресов, чтобы он со всеми договорился, кого в каком порядке привезет.

– У меня, к сожалению, не так все благополучно, – ответила Юля.

– Операционные некому мыть? – испугался Азарцев.

– Нет. Тут порядок. Старшая сестра уже всем руководит. Мытье, стерилизация – все по плану. Проблемы с питанием. Куда-то исчез буфетчик. Глаз не кажет уже неделю и, между прочим, вместе с ним исчезла и кругленькая сумма, которую я выдала ему на приобретение продуктов на десять дней – и для больных, и для персонала.

– Может, он заболел? – предположил Азарцев.

– Николай-то? – скептически усмехнулась Юля. – Да у него рожа – кровь с молоком. Если только подрался с кем-нибудь, да и то непохоже. Он трусоват. Скорее всего просто слинял и унес с собой деньги. Дома его нет, я за ним посылала, и никто не знает, где он. Родители молчат, будто я не с работы, а из милиции.

– Надо найти другого работника, – сказал Азарцев.

– Так быстро не найдешь. Не буду теперь брать непроверенного человека. Этих, которые мыли полы, тоже нет. Девчонка якобы заболела, а мать обещала прийти вечером. Может, с ней поговорить, пусть поработает десять дней, пока идут операционные дни?

– Конечно, поговори! – ответил Азарцев, но Юля видела, что он хочет спросить у нее о чем-то другом. И точно. Начал он весьма торжественным тоном. – Юля! У нас набралось достаточно больных на два операционных дня. Это солидные деньги. Кстати, в последний момент совершенно неожиданно позвонила какая-то актриса по поводу кончика носа. Я назвал совершенно немыслимую цену, и, представь, она согласилась.